— Был конь, да изъездился, — грустно признался Янка, но вдруг приободрился, поднял вверх правую руку и воскликнул: — Есть еще порох в пороховницах! Айда к Шварцу! Гулять так гулять: давай на копейку квасу!

К друзьям вернулось хорошее настроение и чувство юмора. Они забыли даже, что находятся под тайным надзором полиции, и про Аксану, от которой узнал Янка об этом. Идя глухими закоулками в шинок к Шварцу, Янка вспомнил семинарскую великопостную песню:

Дурачась, они начали переделывать церковный текст применительно к предстоящему посещению шинка Шварца. Получилось так:

— Хорошо, право слово, хорошо! — восхищенно воскликнул Янка.

Приятели остались довольны результатами своего творчества. На ходу они вполголоса пели переиначенную песню. Жители местечка, которые попадались им навстречу, услыхав мотив святой песни, одобрительно поглядывали на них, как на молодых набожных хлопцев.

— Ну вот и обрели мы новую профессию! — смеялся Янка Тукала.

— А что ж, сложим целый репертуар таких песен и пойдем по ярмаркам. Сядем на паперти и будем давать концерты, а люди не поскупятся на медяки певцам.

Веселые и смешливые переступили они порог убежища Шварца. Убежище это не было для них новым. Шварц, расторопный человек зрелых лет, всегда рад гостям, особенно таким, как молодые учителя. Он кое-что слыхал о происшествии с ними, но что ему до того! Пришли — значит дадут немного заработать.

В шинке пахло водкой, селедкой, дегтем и чувствовался еще такой запах, которого не определит самый опытный нос. Пол был весь в пятнах, заслежен мокрыми лаптями и сапогами.

— День добрый, отче Шварче! — приветствовали гости хозяина.

Шварц вскинул на них черные глаза, улыбнулся.

— День добрый! Но что такое "отче Шварче"? — поинтересовался он.

— Это значит: день добрый, батька Шварц!

— Го, это хорошо!

Хозяин, как видно, остался доволен таким обращением. Он повел гостей в глубину своего дома, в чистую комнатку, хотя и непроветренную. Но гости были люди нетребовательные, комнатка вполне им понравилась, как понравилось и гостеприимство самого хозяина.

— Ну, чего же прикажете подать, каких напитков и какой закуски?

Гости посмотрели друг на друга. Им почудилась какая-то ирония в словах Шварца, хотя он и не имел этого в мыслях.

— Ну, чего же? — переспросил Янка. — Дайте для начала по бутылочке пива на брата, селедочку маринованную. Хозяйка пана Шварца большая мастерица мариновать селедку.

По лицу Шварца расплылась довольная улыбка.

— Ну хорошо! — сказал он и вышел.

Бывшие учителя многозначительно переглянулись.

— Видишь, Янка, — сказал Лобанович, — а ты недавно говорил, что никудышние мы люди. А вот Шварц относится к нам с полным уважением. А это, дружок, значит, что мы имеем какой-то вес.

— Не знает Шварц, что в нашем кармане вошь на аркане, — заметил Янка.

— Разве наши карманы так уж опустошились? — возразил Лобанович. — А кто недавно говорил: "Есть еще порох в пороховницах"? А твои тысяча семьсот рублей пятьдесят четыре копейки?

— Знал бы — не говорил о своем богатстве…

Их разговор на этом прервался. В дверях показалась служанка Шварца с подносом в руках, на котором стояли две бутылки пива и тарелка с селедкой. За служанкой вошел и сам Шварц.

— Будьте ласковы, вот пиво, а вот селедочка и хлеб. За хлеб Шварц денег не берет, — сказал хозяин и торжественно вышел из боковушки.

Гости сидели, угощались. Вскоре от маринованной селедки остались только голова и хвостик. Заказали снова пару пива и пару селедок. Учителям стало еще веселее. Их не пугали сейчас никакие беды неведомых грядущих дней. Со Шварцем расплатились довольно щедро и крепко пожали ему руку на прощанье.

Идя с приятелем в Смолярню, Янка рассказывал о еврейской интеллигенции, с которой он познакомился и представителей которой было довольно много в Столбунах. Ему обещали подыскать неплохой заработок по специальности. Из числа этой интеллигенции можно в первую очередь назвать Мирру Савельевну, дантистку. Неплохо развит и молодой парикмахер Мительзон. Есть и студенты, у которых можно раздобыть хорошие книги. Вся эта интеллигенция искренне сочувствует уволенным учителям и готова поддерживать их, чем только может.

V

Смолярня стала на некоторое время главным штабом двух закадычных приятелей — Лобановича и Тукалы. Небольшие, узенькие сени разделяли хату лесника на две половины. Одну половину, почище, Владимир отвел Андрею.

Более глухой и тихий уголок, чем здесь, трудно было найти. Но глухомань и тишина не гарантировали того, что сюда не заглянет глаз ненужного человека, особенно теперь, когда учителя находятся под тайным надзором полиции. Друзья не забывали об этом и ничего крамольного, не дозволенного полицейскими предписаниями, но держали и не прятали в лесной сторожке. Разную запрещенную литературу — брошюрки, листовки, воззвания — они прятали в глухом лесу. Литературу приносил тайком Янка из местечка, в котором он с помощью революционно настроенной молодежи нашел себе пристанище и небольшой заработок.

Друзья встречались часто — или в местечке, в тесной каморке Янки, или здесь, в Смолярне. Вдвоем было веселее, к тому же возникало много вопросов, которые требовали разрешения. Для таких дел больше подходила Смолярня, а потому друзья здесь и чаще встречались. О чем только не говорили они в длинные осенние вечера и ночи в тихой, уютной сторожке! Прежде всего нужно было договориться, как держаться на допросе не только им, но и всем уволенным учителям. В том, что допроса не миновать, друзья не сомневались.

Еще в ту ночь, когда протокол учительского собрания попал в руки полиции, кто-то из участников сходки подал такую мысль: в случае неприятного разговора с начальством нужно стоять на том, что собрание было случайным и не ставило себе никаких революционных целей. Этот вариант и приняли за основу в своих показаниях новоиспеченные юристы Янка и Андрей. Но его нужно было обсудить со всех сторон, чтобы все было похоже на правду.

Друзья приступают к репетиции допроса. То один, то другой из них берет на себя роль следователя. Начинает Янка. "Следствие" он ведет по всем правилам юридической науки. После некоторых формальных вопросов — имя, отчество, фамилия, сколько лет, находился ли под судом — "следователь" переходит к вопросам по существу дела. "Допрашиваемый" Лобанович отвечает так, как они заранее договорились. "Следователь" спрашивает:

— Вы утверждаете, что не имели намерения созвать недозволенный съезд учителей и не ставили перед собой крамольных, преступных целей. Но как же согласовать ваши утверждения с тем, что записано вот в этом богомерзком протоколе, под которым стоит и ваша подпись? — "Следователь" сурово глядит на "допрашиваемого".

Лобанович напускает на себя вид невинного человека.

— Я не знал, что было записано в протоколе, господин следователь, — отвечает он.

"Следователь" пожимает плечами, "злая" усмешка кривит его губы.

— Как же вы подписывали то, что вам не известно? — интересуется "следователь" и добавляет: — А если бы в протоколе было написано: "Настоящим я обязуюсь всунуть голову в петлю, чтобы меня повесили", — разве вы и в этом случае подписались бы под протоколом? — наседает "следователь".